Хель безмолвно стояла в дверном проеме того, что служило лазаретом для раненых. Запах гниения, смерти и разложения заполонил все пространство под обшарпанным потолком, проникая в складки одежды и волосы, липкими пальцами скользя по коже и въедаясь до костей. Этот запах был для Хель почти родным, как шум бегущей по венам крови и последнего вздоха умирающего, молящего о милости своих небесных покровителей.
Но сейчас было дело даже не в этом. Она не пришла сюда, что бы выполнить свой последний долг перед умирающим и забрать его душу на суд Одина. Здесь не умирали те, кто станет частью ее вечного воинства и под ее волею пойдет против врагов скандинавов.
Серый глаза затуманились и женщина молча, с бесстрастным лицом вперила взгляд поверх голов стенавших и молчавших, сгрудившихся вокруг одинокой койки, стоявшей по центру ставшей  палатою комнаты. Не нужно было видеть того, кто там лежал, потому что едва ее нога ступила на кафельные плитки, как Хель из Хельхейма знала, что отсюда она уйдет с тяжелым сердцем.
На застиранной, покрытой заплатами простыне лежало тело светлого бога, к которому она не могла подойти уже более двадцати минут. Те, кто собрался вокруг него, знали кого потеряли и тихие женские стенания и скупые мужские слезы, блестевшие в глазах, говорили о том, что на сегодня и еще надолго битва для этих людей окончена, потому что когда умирает радость, то нет смысла больше за что-то бороться. Завтра жизнь заставит их  переменить это решение, но Хель, несмотря на то, что никогда не относилась к светлой стороне ни одним граммом своей души, сейчас хорошо понимала насколько изменилась. Ее не должно было быть сейчас и потенциальная встреча с кем-то из славян в ее планы не входила, но богине было откровенно плевать. Ее лицо оставалось все так же бесстрастно, но пальцы сжались в кулак и только побелевшие костяшки выдавали всю ту внутреннюю бурю, которая бушевала внутри нее. Хотя .. разве это была буря? И Хель медленно, осторожно выдохнула и закрыла глаза. Внутри не было бури, не было крика, просто тихо и почти беззвучно падал снег.
Все сердца разбиваются, все люди умирают.

…

-Да, - Хель не оторвала взгляда от бумаги, которую писала, и перо легло рядом с  пергаментом. Который день она бралась за то, что бы окончить эту ведомость и передать ее с нарочным вороном для Асгарда, хотя в этом и не было чрезвычайной необходимости, но в силу того, что Хельхейм как и прежде никто не мог покинуть войдя, то только так Всеотец мог знать, что творилось в чертоге дочери Локи. И каждый раз что-то мешало, отвлекало или она была настолько замученной, что никаким образом загнать себя за подсчет не могла, а тут в коеки веки цифры и души начали складываться, не противореча друг другу, что Хель диву далась, как легко все это писалось. Может быть и день сегодня будет таким же, кто знает.
В открытом очаге весело горел костер  и тонкие  струйки дыма прихотливо закручиваясь, выходили прочь, растворяясь в звездном северном небе. Все здесь не изменилось еще с тех пор, когда боги были в силе. Хель могла изменить внешний мир своего чертога, своих личных покоев, но отчего-то комфортнее и теплее ей было именно среди этой скандинавской суровой простоты с звериными шкурами, домоткаными коврами на стенах, с сундуками и отдельным украшением, ее гордостью – огромным, обложенным валунами, очарогом, в котором постоянно горел огонь. А сквозь отверстие в потолке было видно звезды или падал частый снег. Перо скрипнуло, в костре треснула ветка и богиня подняла глаза от пергамента, что бы посмотреть на входящего.
В дверном проеме робко, почти испуганно жалась ее служанка, Ганглот, и едва сдерживая тремор, постукивала пальцами по тяжелой двери. Эта невзрачная девица была сестрою одноименному слуге, что прислуживал в залах ее дворца и если честно, то оба скорее раздражали ее, чем угождали, хотя прежде беспокоить госпожу по мелочам они и не смели и Хель требовательно смерила служанку взглядом, давая понять, что занята.
- Да? – и богиня приподняла брови, ожидая внятного или не особо внятного объяснения, но судя по бегающему взгляду, этого ожидать не стоило.
- Госпожа.., - и Ганглот, глотая слова и запинаясь, начала свою речь, - Духи..Души сказали.. Там .. Славяне сегодня потеряли одного .. Он сгорел в ярком огне, госпожа.. Это Белобог..

….

Люди сменялись, двигаясь подобно теням по стене, затихали и усиливались стенания, и солнце давно зашло за горизонт, когда за окнами госпиталя зажглись костры. Совсем скоро славяне придут, что бы забрать своего собрата для погребения или что они там делали с тенями, а невидимая человеческому взору повелительница Хельхейма молча стояла в том же дверном проеме и смотрела невидящим взглядом на тело того, кого она ..
Времени оставалось невероятно мало, особенно когда ее хватятся, а потому едва в комнате осталось всего несколько особо преданных культу плакальщиков, богиня чуть выпрямила руку и тонкие пальцы сжались, вызывая мертвецкий холод в помещении. Нарастающий холод сковал тела оставшихся, погрузив их в некое подобие сна и женщина в темном появилась в комнате, медленно двигаясь к койке.
Опустившись вниз, Хель села на пол и тонкие женские пальцы осторожно замерли в нерешительности. Она хотела знать как он умер, увидеться его последние минуты, вызвать лицо того, что лишил славян опоры и возможно даже отомстить, но вместо этого она нежно провела по его щеке подушечками пальцев и слабо улыбнулась, чувствуя какой холодной была его кожа.

Пальцы блуждали по его коже, касаясь волос и ресниц, ловя последние отзвуки тепла в боге, к которому Хель впервые за всю свою жизнь чувствовала нечто значительно большее, чем просто желание или страсть.
Где-то отголосками витали обрывки воспоминаний той встречи, которой было всего-то ничего, только месяц и то, как падал снег, и как он появился, и как Фенрир безоговорочно принял этого чужака возле себя,  позволяя говорить с сестрою, и как бесконечно торжественно плыло в небе сияние, и то, как он ушел. Он дал ей свободу – что ж, она сама этого хотела, но стоит ли удивляться, что светлый бог решит столь основательно подойти к вопросу решения такой проблемы, как разбитое сердце и обратиться за помощью к Афродите? Что толку лечить разбитое сердце, если оно уже разбито и трещины, как бы хорошо вы их не склеили, все равно будут уродовать его, напоминания о былых страданиях?
Хель сидела возле койки, на которой лежало тело Белобога и мысленно проигрывала каждую историю, каждую их встречу, каждое слово. Где она ошиблась с этим славянином, что в итоге она теперь горевала о его смерти? Тщеславно было бы думать, что он бросился под огонь врага только что бы забыть повелительницу Хельхейма – таким ее уже не удивить, но почему тогда именно его гибель столь тронула ее? Хель не понимала природы той тяжести, того комка, который застрял в горле и не давал ей покоя, нарастающей темнотою медленно поглощая ее сердце и оттого злилась на себя и него еще больше.
Что можно было бы предпринять, что бы этого не случилось или что было в ее силах? Или не стоило и думать об этом и это только нелепая ошибка мироздания, которое столь несовершенно? Где-то жила златокудрая богиня любви, чарующая гречанка, которая знала теперь все тайны его сердца и Хель на мгновение задумалась о том, что бы найти ту и узнать, что чувствовал Белобог, если это возможно. Как это было, любить так, что бы можно было прощать столь многое? Или это все-таки просо вопрос принципа или какой-то мужской самоуверенности? Было..

Увы, но у богини больше не осталось возможности это не только узнать, но и хоть на капельку принять тот факт, что светлое и темное могло притянуться. К сожалению, в ее силах было погасить жизнь в живом существе и ее натура, темная мрачная северная натура, это сделала с Белобогом. Погасила его или же все-таки нет, но определенная доля вины на ней лежала и теперь уже ничего не воротишь назад.

Ладонь мягко легла на его лоб и Хель пообещала себе, что не станет узнавать того, как он умер. Пускай хотя бы это останется для нее тайною, месть была уже лишена смысла и скандинавка только мягко, нежно улыбнулась, поглаживая его темные волосы и осторожно поцеловала его в висок.

- Спи, Белобог, скоро за тобою придут. И прости меня, любовь моя..

Комната и пара соглядатаев все так же были погружены в холод, вызванный даром богини смерти, и когда Хель поднялась с коленей и отряхнула свое одеяние, она на всякий случай немного ослабила свою хватку, что бы в порыве скорби не убить невинных почитателей бога радости и света. Что ж, так тому и быть и Хель только бегло осмотрела свою ладонь, еще хранившую остатки его тепла и хотела было уже покинуть комнату, не желая сталкиваться с кем-то из его пантеона, когда на выходе богиня резко остановилась и нахмурилась.

Стоп, стоп, стоп – и озадаченный взгляд серых глаз вновь упал на ладонь. Обычно, даже если Хель того не желала, она чувствовала особый смертельный холод самого тела, чувство того как остывала оболочка без души. Ей было достаточно коснуться трупа что бы понять что это именно труп, а не потенциально выживший. И сейчас ее пальцы все еще были теплыми и .. Нет, этого не могло быть! Просто не могло быть, она не ошиблась, как и не ошибались почитатель Белобога! Они видели как он упал, вспышка света и прочее..
Или боги умирают иначе, подумалось ей и смущенная своими мыслями и отчасти пристыженная тем, что все еще позволял себе не принимать его смерть, женщина тряхнула головою, смахивая наваждение робкой надежды на чудо и медленно направилась прочь из последнего чертога славянина.

Это странное чувство, когда.. Когда вы уходите с похорон, с неожиданно сошедшим облегчением осознавая, что наконец-то нашли силы сказать все то, что давно накипело и при этом более никто не сможет сказать вам слова против, поставив тем самым точку к которой невозможно пририсовать изящный хвостик запятой и воскресить то, что получило свое логическое или драматическое окончание. Никакая служба спасения больше не придет на помощь, как можно было выбросить из головы все давно заготовленные козыри в рукаве, которых у Хель всегда было припасено немало для наивного светлого божества, до конца верившего, что эта женщина способна чувствовать. Мысли медленно, но уверенно двигались по стезе осознания того, что она ничего не может изменить и собственно, эта станица была только перевернута.
Еще одна глава жизни странным образом внезапно завершилась на ее глазах  и повелительница Хельхейма мимолетно задержалась на пороге, понимая, что за этой импровизированной чертою начинается совершенно новый отрезок ее жизни. Без лишней драмы, но так оно и было.

Вот и все. Было..

Потому что именно когда сердце перестало пропускать удары, на плечо легла то ли совершенно холодная, то ли едва тепла ладони и одним резки движением ее вырвали из настоящего, решительно бросая в только что завершившееся прошлое. Вперив в нее безумный, лихорадочный взгляд, вполне себе живой Белобог что-то быстро и отрывисто заговорил, но все что видела Хель перед собою был .. труп! Живой труп, как в дешевом человеческом «ужастике» категории «Б», когда больше ничего не спасало сюжет, кроме внезапно воскресшего главного героя. Зачастую он оживал благодаря неземной любви к главной героине, но дочь Локи, к сожалению, была не из таких, и паника захлестнула ее, едва только часть сознания, не охваченная шоковым состояние, скомандовала вырываться.

- Да мать вашу, какого черта живой?! Ты умер! – инстинктивно она попыталась вырваться, но хватка у ожившего славянского бога оказалась весьма цепкою и вместо привычного спокойного уравновешенного светлого Белобога, чьим сердцем можно было повелевать с легкостью, с которой ребенок играет с белоснежным славненьким котенком, на нее взирало странное чужое существо, разорвавшее оковы смерти и от которого веяло потусторонним холодом, который Хель не путала со своим собственным даром, но отчаянно живым и при этом вполне реальным, что отметало первичную версию, что это была взбесившаяся душа и легенды о славянах, как бутузах без повода, была верна. По крайней мере, в живом и свежем виде. Естественно, что все ее отчаянные попытки  вырваться из рук Белобога столкнулись с его яростным сопротивлением и вместо изящной попытки быть джентльменом, на сей раз бог радости весьма радостно приложил ее об стену и непривычно решительные пальцы и взгляд  говори о том, что видимо может быть Локи был прав и возможно ее признанием.. Черт возьми, не уже ли это оказалось какого-то рода странным перекрученным заклинанием, которое сработало? И на кой черт оно тогда так  сработало и именно сейчас?!

Множество слов крутилось у нее на языке, но Хель крепко сцепила зубы, совершенно с молниеносной четкостью прикидывая варианты отступления и возможные последствия, но все что у нее сейчас было под рукою, это только ее способности и к своему величайшему сожалению, которое будет иметь место чуть позже, когда адреналин схлынет и она сможет разобраться в диковинном происшествии с ожившим трупом на похоронах, что есть мочи сжала пальцы обеих рук, без всякого усилия фокусируясь на Белобоге и обдавая его такою волною холода, что смертного такое падение температуры могло разорвать изнутри, но богу, к счастью, принесло только общую судорогу, достаточную, что Хель трясущимися руками отбросила его ладони от себя и путаясь в собственном одеянии, отступила вглубь комнаты, пятясь подальше от оглушенного славянина.

- Как это .. ты .. ты был мертв, - это было все, на что она была способна, так как сам факт того, что он был жив.. Ладно, этого было даже не совсем достаточно, потому что где-то там на задворках скользнуло что-то о том, что Афродита не забирала его чувств (женщины всегда слышали именно то, что хотели слышать), но стыд и злость за то, что он воспользовался ее скорбью и вырвал признание начинали понемногу подступать и еще немного и взгляд Хель начало заволакивать тьмою.

- Как?! Светлая славянская тварь, как?!

В такие быть моменты ей хотелось расплакаться. Слезы всегда были для женщины универсальным способом заставить мир принять твою сторону, просто выйти из решения конфликта или заставить весь мир пожалеть тебя. Хель не имела правила плакать ради достижения цели: если вы выросли в окружении трех жадных до внимания братьев, то стоило ли говорить что дочери требовался иной способ что бы выиграть спор или вернуть к себе расположение отца или матери? Хотя какая мать была из великанши и почему Локи не считался с интересами детей его дочь предпочитала умолчать, нынче не о том шла речь.
Она шла о том, что в эту самую минуту, согретая его теплом, повелительница Хельхейма ошеломленно уступало место разочарованию стыду в своем сердце. Чувство потерянности, совершенно неясного, смутного чувства, что ее за что-то предали неизвестно кто, смутили, вытянули насильно сокровенный секрет, лишив ее власти, которой она опрометчиво посчитала, что обладает, заставили богиню захотеть расплакаться. Робко, тихо всхлипнуть, поднять глаза со стоящими в них слезами, покрасневшим носом и утереть рукавом нос. Совершенно по-детски, непосредственно, без обиняков.

Она не знала, что ему говорить. Чверть часа назад светлый славянский бог мертв для нее и она смирено приняла этот груз на свои плечи, не обещая хранить ему верность, но молча осознавая тот факт, что он больше не очнется от этого сна. Сегодня утром Хель считала, что нет ничего важнее разговора с Одином Всеотцом и что очередная вспышка насилия на севере не сулила им больших девидентов. Пять минут назад она посчитала, что у нее галлюцинации и то, что было мертво, обрело внезапный дар не просто оживать, а материализоваться как самые потаенные желания ее сердца, в которых она боялась признаться в себе даже мысленно.
Тело говорило ей, что его кожа была еще теплою и душа не покинула тела, когда богиня смерти коснулась его в прощальном жесте. Говорило и когда Хель смотрела на свои едва теплые пальцы, но сердце отказалось принять этот факт, потому что фантазеркою она никогда не была. Возможно, когда-то, в самой глубине сердца, в темном дальнем углу теплились желания оказаться рядом с ним вместе в далеком от этой юдоли смерти месте и навсегда забыть о том, кем Хель была и о том, что они сделали ради и против своего чувства.
Но вот именно тогда, в тот самый миг, когда она безропотно приняла тот факт, что ее сердце было способно не просто желать и любить, но теперь потеряло это право вместе со светлым славянином, на удачу или неудачу Хель, на ее призыв в последнюю минуту возле его тела он вернулся, точнее, просто оказался жив. Собственная сила не смогла его убить, это совершенно логично и теперь, поднимая на него растерянный, потерянный взгляд, богиня смотрела на него с немым укором. Как же так, как же дальше?
Хель не произнесла вслух заветного «я люблю тебя», но разве не ясно было, что она чувствовала? Провести день у его тела, заставив угомониться смертных и оградиться от них мертвецким холодом, оставляя ее наедине с Белобогом. Так много было сделано, так много нового и странного ради того, что бы похоронить свои секреты вместе со славянином и что теперь? Все карты на столе, все карты биты и ничем иным, как проигравшим, осмеянным чудаком Хель из Хельхейма не чувствовала. Возможно бы и чувствовала, да, но она была не той породы, не тех кровей.

- Ты .. – и она не выдержала его взгляда, точнее слез в своих и сморгнула и отвернулась, злясь все больше на собственную глупость.
- Я думала ты умер, ты вырвал это признание обманом..

Куда проще признаться себе, что ты монстр. Уродливое порождение двух богов, точнее одного бога и великанши, сочетание самого нечестивого в девяти мирах. А затем торжественно, почти церемониально нести в себе это, постепенно уверяя себя в том, что весь этот антураж на самом деле часть тебя, научиться жить в этом полумраке, смешивая кошмары, свои собственные и чужие. И в один момент просто целиком и полностью погрузиться в этот мир, перейти черту и смотреть на мир по ту сторону зеркала, только едва прищуриваясь когда солнце с той стороны поникает в твой мир и при этом не скрываться за плотною завесою мрака, как это делали многие боги. Хотя .. Обман это или все-таки та часть тебя, которая просто всегда была внутри, но ты следовала общим представлениям о том, что божество, столь тесно связанное со смерть, обязательно должно быть гротескно-мрачным, полным сухости, холодности, должно жить согласно тому четко воссозданному смертными образу и при этом спустя длительное время не отступаться от этого, корить и чувствовать себя неуютно, виновато,грязно, когда твое поведение выходило за рамки общего представлении о ней?

Хель беспомощно таяла в его объятьях, отчаянно впитывая биение жизни в нем возвращенное или не покидавшее это тело – какой же двойною мукою было ощущать, что Белогбог был жив и разве не ей ли хорошо знать что это такое, прикосновение живого теплого тела, существа с бьющимся сердцем и живою целою душою? Чувствовать, как его дыхание согревает ее кожу, как тонко рвется, трескается покрывающий ее кожу и сердце иней, как снова хочется перевернуть злосчастное зеркало и оказаться где-то в неизвестном, достижимом остальным междумирье, где-то зависнув между «да» и «нет», между черным м белым, между жизнью и смерть. Ее руки скользили по его спине, жадно впиваясь в него, отчаянно стараясь еще и еще раз увериться, что светлый славянин был жив:  до слез, дрогнувших в ее глазах, до слез радости и облегчения, что ее дар подвел ее, что Хель не зря пришла к нему и на какое-то мгновение даже уверовать в то, что это был перст судьбы, невидимый даже богам знак.
Как многое бы она отдала, что бы навсегда остаться здесь – и сколько было таких моментов, с самого момента из первой встречи, когда все начиналось как нечто несерьезное, полное сладкого привкуса опасности и греха, но поглотившее ее больше, чем она могла себе позволить? Как согласиться с тем, что одновременно чувствуешь себя, наконец живущей в его руках, оживаешь от прикосновения его губ к своей коже, что мир переворачивается и замирает в столь желанной невесомости, где нет правил, где никто не осудит тебя и не смотрит с укором? Хель всю свою сознательную жизнь боролась за то, что бы ее признавали такой, какой она была, что бы отстоять и утвердиться в своем сумеречном статусе, что бы играть душами, приказами, таить в себе мрачные чужие тайны и при этом отказаться ( да, отказаться, потому что все робкие попытки , все отчаянные мечтания остались в далеком детстве, когда пришлось делать выбор – и лучше бы ее боялись, чем любили) от надежд искать счастье.

Был ли Белобог ее счастьем или был ли он упущенным счастьем? Разве не она ли сказала ему, что она предпочтет свою силу, свой страх чувств к нему? Пожертвует и отдаст свое сердце, что бы больше не остаться одиноким ребенком в царстве тьмы, на задворках мира богов и людей, лишиться всего того, чего богиня смерти так отчаянно добивалась? Как долго она могла хранить ему верность или как долго он сможет терпеть ее?

Всю свою жизнь она боялась именно этого момента – момента выбора. Настоящего, а не подростко-выдуманного, когда дети решают, что они взрослые и что на радуге больше не прокатишься и следует обратить свои взоры с неба на землю. Нет, вот это был тот самый момент, когда она была не слегка сумасшедшей, своенравной Хель, дочерью, Локи, а отчаянно-нежно сжимавшей в своих объятьях мужчину, которого где-то там, как-то очень подозрительно –странно она любила или же просто впервые смогла уснуть, безмятежно и не терзаемая кошмарами, которые иногда даже дочь Локи вводили в ужас.
Она не боялась ночи – отныне она уже давно боялась не увидеть блуждающий огонек света. Это не значило, что Хель собиралась на светлую сторону силы – нет, так просто проще ориентироваться в мире мрака, зная что всегда можно выйти в сумерки.

- Если ты останешься, - и в ее серых глазах забрезжил страх,-  мы никогда не станем такими как все. Никогда никто не сможет сказать «они женаты» или что их видели вместе, что она полна любви, а ты, - и она приложила усилие что бы поднять на него взгляд и нижняя губа предательски задрожала, когда Хель продолжила, - ты никогда не сможешь даже на мгновение оказаться в моем мире. Как .. как же мы будем вместе, если .. если мы не можем изменить свою природу, но хотим большего?
Маленькая девочка, нет, даже просто обычная женщина, она сглотнула липкий горький комок?
Не уже ли любовь так ранит, не уже ли это всегда так больно?

- Мы ведь такие, нас такими создали, - и холодная влажная ладонь легла на его щеку, еще покрытую инеем от не прекращавшегося дара мертвецкого холода, который не ослабевал, когда на ее губах дрогнула робкая, спокойная улыбка.
- Как же мы сможем .. сможем любить друг друга? Это .. это так нечестно, Белобог..

Ее взгляд следил за тем, как менялось выражение его лица, как проявлялась твердость в словах, как голос становился увереннее, крепче, жестче – таким она любила его еще больше. Светлые боги иногда бывали слишком мягкими, слишком ослепляющее солнечными, от их доброты становилось тяжело дышать, а сейчас пред нею стоял тот мужчина, которого Хель могла полюбить или кого уже давно любила. Скверно было признаваться, но она была им очарована, очарована тем, как в Белобоге перетекали эмоции, как менялось его настроение, как менялось поведение: едва ли минут десять назад дочь могла бы поверить в то, что так особенно ясно он мог бы донести до женщины то, что она слышала не впервые, но что все равно оставалось отчасти пустыми размноженными словами и фразами? Да, сейчас Хель верила ему куда больше, чем прежде. Возможно, потому что всего несколько мгновений назад он был для нее мертв, возможно, потому что она впервые ощутила ревнивый укол безвозвратной потери того, что она считала своим или потому, что ей льстило, что даже воскреснув, вернувшись к жизни, славянин продолжал звать ее и тянуться к ней, божеству, которое по природе своей не могло дарить не то что жизнь, а даже лучик надежды на воскрешение и новое начало. Сколько бы она не отрекалась от чего-то общего со всей остальной массою, но это чувство роднило Хель с остальным, «живым» миром, где были эмоции, были переживания и было нечто, что могло заставить чувствовать ее живою и при этом давать надежду на нечто приблизительно хорошее.

Довольно слов – и одним резким движением она обвила его шею рукою и крепко прижалась к его губам, еще чуть холодным м одновременно влажным от крепчавшего в комнате мороза, но достаточно теплыми что бы согреть ее и ответить на поцелуй. В одном этом порыве было больше, чем она могла бы выразить словами, борясь со своею природою, комплексами, переживаниями и мнительностью. Они никогда не будут такими как все или не смогут что-то изменить, он был совершенно прав. Властительница Хельхейма не станет светлым божеством, славянин не покинет свой пантеон и не отречется от радости смертных ради туманов Хельхейма. Они останутся по разные стороны баррикады – разве что как упоительно и будоражаще азартно знать, что по ту  строну тебя ждут не только с ножом, приготовленным что бы воткнуть в спину. Возможно, вот она жизнь, настоящая жизнь, о которой так часто говорил Белобог? Вложенная в этот поцелуй, отчаянно жадная и эгоистичная любовь-каприз, любовь-привычка, любовь совершенно разных богов. А может быть..

Он согревался в ее объятьях, сжимая в своих руках, отчаянно, до боли в одеревеневших мышцах, когда ее магия стала терять свою силу и легкая рябь пробежала по светлой коже, сменяясь иссиня-черной, разлагающейся плотью чудовища. В холодном свете, лившемся из окна, было легко рассмотреть, как потемнели пальцы на руке, как потянуло гнилым сладковатым запахом трупа и «чистая» ладонь скользнула в складки едва целого тряпья, которое она была облачена и скрытого под грубым плащом. Еще какое-то мгновение и в полумраке что-то сверкнуло короткой яркой молнией и стальной клинок вонзился в теплую плоть, рассекая кожу, мышцы и проникая глубже, по самую рукоять в подреберье, заставляя светлого славянина замереть от боли, потратить еще какую-то долю секунды на то, что бы осознать что это было и открыть глаза. Боги не умирают, их трудно ранить и подобная рана была сущим пустяком, но отстраняясь от женщины и опуская взгляд на ее руку, болезненно-бледную, с алевшей на них кровью, проступившей из раны, Белобог вопросительно поднял на нее взгляд и тяжело осел на пол– регенерация еще не была завершена и физическое тело было еще достаточно уязвимо. Клинок остался в теле, пальцы разомкнулись, позволяя ему выскользнуть по теплой жидкости и Хель отступила в сторону и осторожно поднесла к губам, еще горевшим от его ответного поцелуя, окровавленные пальцы. Чуть солоноватый, маняще-теплый, пьянящий аромат крови – и кончик языка, столь темный, как и часть ее лица, скользнул к перепачканным пальцам. Ее магия медленно слабела и соглядатаи в своих углах застонали от длительного болезненного сковывающего сна.

- Прости, - слова стали подобны камешкам, падавшим на пол и она чуть опустила глаза, любуясь своей работою. Жизнь.. Тогда он никогда не должен забывать о том, кем она была и чем она была. Для его же блага, для ее же спокойствия. Что слезы на лице дочери Локи были постыдным свидетельством ее слабости и ничтожества и эти чувства для нее не имели ничего общего с радостью или любовью. У славян иначе, Хель знала, но для детей Локи все было по-другому. Что за признаниями не следует длительный период счастья или покоя – за ними следует мгновенное отчуждение, а впрочем зачем Хель повторяла это себе, если Белобог и так знал это. Где-то там, в глубине души это было извращенное «да» на все его предложения, но в понимании всего остального мира (и тут владыка Хельхейма напоминала себе, что она имела свою точку зрения и свое уродливое представление о мировом порядке) это было тем, чем было и выглядело приблизительно так же.
- Вернись в постель, Белобог. Негоже твоим почитателям не увидеть того, как ты воскреснешь, не лишай их такого счастья, - со вздохом произнесла она и окровавленная ладонь скрылась в просторных одеждах.
- Дай им повод порадоваться в этом хаосе тому, что радость вернулась в этот мир вместе с твоей улыбкою, - и лицо женщины прояснилось от мягкой, довольной улыбки и Хель, свободною рукою, дотянувшеюся до мужского лица ладонью, с величайшей нежностью взяла его за подбородок и улыбнулась.
- И впредь не шути со мною так. Хорошо, любовь моя?